Рыцарь революции Александр Гаврилюк
Александр Акимович Гаврилюк — западноукраинский писатель-коммунист, который в 16 лет стал бескомпромиссным бойцом революции, а за короткую, как вспышка молнии, жизнь отбыл 14 судебных процессов и тюремных заключений, четырежды перенёс пытки на допросах в дефензиве, дважды — в 1937 и 1939 годах — находился в самой ужасной в то время белопольской застенке — лагере смерти Берёзе-Картузской.
Гаврилюк считал себя рядовым в «тысячных рядах борцов за Красную Западную Украину». Этой цели подчинил он и свою художническую деятельность. Тема борьбы с белопольским гнётом, чужими и «своими» господами, вера в неизбежность социального животворного переворота, ощущение тепла пожатия рук братьев из Страны Советов — сквозные в поэзии, прозе, публицистике Александра Гаврилюка — в творчестве, которое, собственно, родилось за решеткой застенков и стало неопровержимым свидетельством непокорности его автора.
Всё перенёс, вытерпел и преодолел этот несокрушимый, стальной воли, хрустального характера, высокой морали человек, юноша с добрыми голубыми глазами, имя которого для друзей по оружию было и остается символом мужества и беззаветной преданности делу борьбы за социальное и национальное освобождение трудящихся западноукраинских земель, за торжество коммунистических идеалов.
Воспоминания Степана Крыжановского об Александре Гаврилюке
Мы привыкли к выражению «необычное рядом», и даже тогда, когда это необычное действительно рядом, порой не придаем ему, этому чрезвычайному, надлежащий вес и значения.
И уж он запечатлелся в памяти — тот солнечный, жаркий летний день в Ирпене, когда жители Дома творчества высыпали на пляж, на золотой песок. Лежим вдвоем на ирпенском пляже, ведем медленный разговор. Летний день, сороковой год, обычное настроение. Романтические дни освобождения западноукраинских земель уже отгремели, люди налаживают мирную трудовую жизнь на освобожденной земле и один из героев того края, того освобождения — вот он, рядом!
Передо мной был твердый, как железо, непримиримый рыцарь революции и одновременно поэт — мечтатель, романтик, фантаст, импровизатор!
Уроки мужества проходил он в подполье, в ежедневной борьбе с врагами, с «родными» националистами, наконец, в условиях того усовершенствованного застенка, каким была Берёза-Картузская. Разговор ведется не с кем-нибудь, а с Александром Гаврилюком, что только год назад был освобожден Красной Армией с Берёзы-Картузской, печального прообраза всех будущих Дахау, Треблинок, Бухенвальдов и Майданеков.
Александр Гаврилюк выбрался на отдых, на творческий труд в Ирпень. Он — мой ровесник (разница в три месяца), мой товарищ по литературной работе. Я был в освобожденном Львове, и не помню даже — виделся с Гаврилюком, или познакомился, он уже тогда был погружен в какую-то гражданскую работу, кажется, налаживал деятельность Дома народного творчества или Литфонда Львовской организации Союза писателей…
И сейчас здесь, на пляже, он рассказывал спокойно, размеренно, будто даже обыденно, во всяком случае без всякой аффектации о земном аде — о Берёзе, показывал следы кандалов и пыток. А их и показывать не надо — на ногах, на теле еще заметны следы ожогов и рубцов от ран. Рассказывал, как полицейские палачи буржуазной Польши ломали и калечили тело, но больше всего стремились искалечить душу заключенных, выжать из них дух сопротивления, сделать из узника покорного раба, пресмыкающегося червя, амебу. Иногда это им удавалось, и тогда «декларанты» вылетали из лагеря как пробки, но чаще палачи встречали невидимое, но ощутимое сопротивление. Не будем вдаваться в подробности — обо всем этом говорится в знаменитой повести «Берёза».
Но мы ее тогда еще не читали! Она только готовилась к изданию, возможно, что и здесь, в уютном Ирпене. Насколько помню, повесть сохранилась в гранках последнего, что уже не вышел в обстоятельствах войны, номера львовского журнала «Литература и искусство». Не мог прочитать ее и сам Гаврилюк, упав замертво в первый день войны.
Ясно, что Гаврилюк не акцентировал на собственном героизме, а больше рассказывал, как организовывалось движение сопротивления в Берёзе-Картузской, как он по строке составлял свою поэму «Песня из Берёзы» и поручал феноменальной памяти товарища, заключенного, который строка в строку возвратил ее автору после освобождения.
Рядом со мной был герой украинского народа, в конце концов, такой же, как автор «Репортажа с петлёй на шее» Юлиус Фучик или автор «Моабитской тетради» Муса Джалиль.
И вот я снова возвращаюсь к тому солнечному дню под одинокой сосной на ирпенском пляже… Я знал шестерых деятелей западноукраинской революционно-рабочей литературы: Тудора, Гаврилюка, Козланюка, Галана, Бобинского, Кузьму Пелехатого — все это были люди пылкого слова и героического действия, но очень разные по характеру: рассудительный и тихий философ Степан Тудор-Олексюк, несокрушимый и романтический Александр Гаврилюк; уравновешенный, даже немного неуклюжий и скептический «дядя» Петр Козланюк; беспокойный, всегда настороженный, но беспощадно правдивый Галан; внешне даже мужиковатый, но мудрый и всезнающий Кузьма Пелехатый; тонкий, действительно рафинированный интеллигент и несокрушимый в своих революционных убеждениях и любви к Советской Украине Василий Бобинский — все они деятели и творцы, люди своего времени и своего класса — революционеры!
Скажу правду: как я потом жалел, что так мало углубился в человеческую личность Гаврилюка! — кто же знал, что встреча будет единственной…
Воистину — разве тогда думалось, что встреча будет единственной и последней, что первая бомба, упавшая на Львов в первый день войны, отнимет у нас и Тудора, и Гаврилюка? Можно еще сто раз думать, была ли бомба специально направлена на двух революционеров, пламенных поэтов-антифашистов. Трудно верить в такую «прицельность», но Гаврилюка не стало… а было ему всего тридцать лет! Тридцать лет, что вмещали славную, героическую жизнь. Одна книга стихов и прозы!
При этой возможности я уверенно заявляю, что хоть Гаврилюк, кажется, никогда никаких наград не имел, и не ради них он работал и боролся, но в моем воображении Гаврилюк настоящий герой украинского народа! Вспоминая его жизнь и борьбу, я хочу подтвердить то понимание героизма, о котором, в конце концов, говорил и сам поэт; он трудился для народа, как, так сказать, сеял, косил, молотил или стоял у станка. Это был тот невзрачный и снаружи неэффектный героизм долга, ежедневного труда, который заставлял безымянных, безвестных служителей революции отдать свою жизнь за ее идеалы, даже иногда наверняка зная, что их не вспомнят.
Было и высшее проявление героизма — когда герой оказывался среди врагов и в личине врага действовал, как положено революционеру. Конечно, Гаврилюк годился на все — в конспираторы, в руководители революционного подполья, в поэты, в солдаты, в авторы подпольной литературы, в организаторы, в воспитатели, на все, в интересах трудящихся, для лучшего будущего.
Находясь в концлагере, он вел там подпольную работу. Кроме того, писал стихи и прозу. Его били, мучили, издевались, а он, как летописец, приказывал бессмертному мозгу: запомни, зафиксируй! Это пригодится для твоего народа.
Такие размышления навеял тот день встречи на пляже и те спокойные рассказы о быте революционера, подпольщика, узника концлагеря.
А вот о чем он не мог говорить без презрения и злобы — это об украинских буржуазных националистах, которых он знал в лицо, знал их продажную сущность: не мог без сарказма сказать о них и им подобных «героев» фразы!
…Обычный летний день, обычный тридцатилетний Гаврилюк, обычный рассказ о жизни революционера… Каким необычным все это кажется сейчас, в перспективе лет, когда уже ясно, что это был редкий человек, это был Поэт и Герой!
