Как понимать Чехова

Вследствие определенных причин пару дней назад появилось много времени для чтения. И вот я добрался до любопытнейшей книжки с рассказами Антона Павловича Чехова. Помимо вполне мейнстримных, вроде «Человека в футляре» или ставшей притчей во языцех «Палата № 6», были там не вполне заслуженно обойденные вниманием широкой публики рассказы.

Помнится, в «Лимонке» (запрещенной ныне) была такая рубрика: «Как надо понимать». Вот как надо понимать — не скажу, но кое-какие мысли выскажу.

Вот, например, рассказ «Попрыгунья». Завязка — свадьба, куча гостей из среды «творческой интеллигенции», жена, любящая потусоваться примерно там же, да муж —простой доктор, работяга, добряк. Попрыгунья (в миру — Ольга Васильевна, она же жена доктора) обожает знаменитых людей. Так, муж застает её то на вечеринке, то на даче с сомнительными ребятами.

Но на этом похождения героини не заканчиваются — она влюбляется в «художника» (беру в кавычки, ибо художник, пишущий ради процесса, а не для какой-либо цели или ради каких-то глубинных поисков — в общем то не очень-то и художник) Рябовского. Так и хочется напомнить гражданину «художнику» тот забавный стишок, про то, что надо есть рябчиков. Впрочем, мы не об этом.

В итоге Рябовский её, понятное дело, использует и кидает, а она бежит плакаться в подушку. Тут же смертельно заболевает муж — спасал ребенка от дифтерии. Ольга Васильевна слушает отповедь друга доктора, хныкает. Занавес. Почему она хныкает? Почему плачет? Что дошло до нее? А дошло до нее то, что муж ее был великим человеком. В чем его величие? Да в том, что он был простым работягой и отличным ученым.

Неудивительно, что «попрыгунья» только после смерти мужа осознает, каким Человеком он был. Ведь сама идеология общества, современного Ольге Васильевне, подразумевает, что «на гребне волны» оказывается не человек труда, а всякое ничтожество. Недостойные люди становятся в таком обществе великими.

Собственно, те мысли, которые были верны для чеховских времен и остаются оными в постсоветских условиях. Любой человек в чеховское, а значит и наше время, — потерян, забит, унижен. Он мечется в поисках хоть какой-то самореализации, желая оказаться в блеске софитов. Кому нужно искать что-то глубокое, если гораздо проще попытаться получить хоть минуту славы? Добрый человек (не обязательно мужчина, любой) скорее всего не выживет в этих условиях. Они просто… не подходят.

Именно такое общество на корню губит все человеческое и возвышает мещанство. Ну и пару слов за искусство. Люди, которые когда-то восхищались рябовскими, сейчас восхищаются павленскими. Искусство ушло от народа, стало каким-то симулякром творчества и объектом самоублажения тончайшей прослойки людей. Ведь недаром, пусть и весьма иронично, лет десять назад акцию нескольких «художников» накрыла толпа улюлюкающих юмористов с лозунгами типа «Современное искусство — это дешёвка, фальшь и отстой».

Такие люди, как Дымов — не при делах. Они, по сути и являющиеся народом, не замечаются. Ведь гораздо круче следить за жизнью отдельной элитки, которую и народом-то не назовешь.

Такие же вполне актуальные мотивы слышатся и в других рассказах Чехова. Вот, к примеру, повесть «Степь», в которой паренек попадает из общества попов и купцов в обычный мужицкий обоз. Пацану страшно, но именно там он учится жизни. Эта повесть отлично показывает, как страшно далеки «они» — попы и купцы — от народа. Ведь пока мужики ходят даже без лаптей, семья парняги уплетает икру и активно торгует мехами. А цимес рассказа — в нижеследующих репликах одного из героев:
 

— Скушно мне! Господи! А ты не обижайся, Емеля, — сказал он, проходя мимо Емельяна. — Жизнь наша пропащая, лютая!

Направо сверкнула молния и, точно отразившись в зеркале, она тотчас же сверкнула вдали.

— Егорий, возьми! — крикнул Пантелей, подавая снизу что-то большое и темное.

— Что это? — спросил Егорушка.

— Рогожка! Будет дождик, так вот покроешься.

Так злой мужик оказывается добрее любого царя.

Ну и наконец еще кое-что.

В рассказе «Мужики» Чехов показывает жизнь реального российского села. Да что уж там — жизнь, если ее так можно назвать, подавляющего большинства населения страны. Население это забито, живет в нищете, никакого просвета в этом аду не предвидится. Земство отнимает последние гроши, работоспособные мужчины спиваются, старики ждут смерти с надеждой. Что же является единственной надеждой для жителей села? Религия.

И старик, и бабка, и Кирьяк — все протягивали руки к иконе, жадно глядели на нее и говорили, плача:

— Заступница, матушка! Заступница! Все как будто вдруг поняли, что между землей и небом не пусто, что не всё ещё захватили богатые и сильные, что есть ещё защита от обид, от рабской неволи, от тяжкой, невыносимой нужды, от страшной водки.

— Заступница, матушка! — рыдала Марья. — Матушка!

Вот так. Народ, лишенный всего, причем народ весь — от мала до велика, вплоть да последнего алкаша, — видит надежду лишь в религии. Люди просто не знают, как изменить свою жизнь. Они не знают, что делать в условиях, в которых они оказались. Им проще найти утешение в «духовной сивухе», но, как известно, легкий путь не значит верный. Поэтому нужно бороться своими силами, а не уповать на что-то другое.

Все-таки Чехов тоже был не дурак, все понимал, да и в будущее заглядывать, похоже, умел…