Два дня в сентябре

Первое сентября

Крюков канал. В каких-то ста метрах — знаменитый на весь мир Мариинский театр, но рядом, в здании открытой киностудии «Лендок», сегодня будут давать не оперу и не балет.

У входа два микроавтобуса с полицейскими вперемешку с людьми в камуфляжной форме. Сегодня тут показывают документальный фильм про создание музея Новороссии, а также презентуют книгу знаменитого сербского добровольца, грозы украинских нацистов и меткого снайпера Деяна «Деки» Берича.

Накануне наш общий товарищ попросил меня забрать Деки от него и докинуть к премьере фильма, но в Донецке произошел теракт, в результате которого погиб глава республики Александр Захарченко, а потому планы пришлось переиграть — Деян с вокзала поехал сразу к «Лендоку», а оттуда будет вынужден напрямую направиться в Пулково и в Ростов, чтобы успеть на похороны главы ДНР.

Беру билет, книгу и захожу внутрь. Сразу у входа в зал импровизированный мемориал — на столе лежат гвоздики, горят свечи, стоит стопка, покрытая кусочком черного хлеба и два портрета — уроженца Донбасса Иосифа Кобзона и главы ДНР Александра Захарченко. А потому и без того скорбный фильм о погибших героях Новороссии смотрится вдвойне тяжелее — и в зале то и дело раздаются тихие всхлипы.

Но вот фильм подошел к концу, и на сцену приглашают Деки. Он в простой синей летней рубашке без рукавов, и совсем не похож на героя. Проходя на сцену, он минует ребят в камуфляже — добровольцев с Донбасса, следящих за посетителями в связи с произошедшими трагическими событиями особенно тщательно. Лица некоторых из них обветрены и имеют грязный загар, намекающий на то, что они буквально вот-вот с передовой.

Деян скромен, но не скован и совершенно не имеет того могучего ореола, которым он окружен. Описывая ситуацию на Донбассе, он не храбрится, не говорит о том, что «мы разобьем украинских нацистов в пух и прах», и вообще всем своим видом дает понять зрителям, что там, на фронте, всё отнюдь не просто. Тяжесть его словам добавляет и рассказ о Родине, в которой ему светит 17 лет тюрьмы за помощь восставшему Донбассу, а семья подвергается давлению службой безопасности капиталистической Сербии, хоть тушкой, хоть чучелком пытающейся залезть в ЕС и НАТО. Однако вопросы подходят к концу, и Деки уезжает в аэропорт.

Второе сентября

Утром по интернету я буду смотреть трансляцию с похорон Александра Захарченко. Длинная колонна растянется на сотни метров, демонстрируя, что простой народ Донбасса — все те обычные мужчины, женщины, дети и старики, стоящие в очереди — реально поддерживают свою республику и скорбят о ее главе, как бы кто критично ни относился к нему при жизни. «Захар» воевал за них, даже будучи главой республики не раз выезжал на передовую, и никто не мог обвинить его в трусости.

Здесь же в огромной очереди людей, пришедших попрощаться с главой ДНР (а пришло по разным подсчетам от 120 до 200 тыс. человек), я увижу Деяна. Он будет стоять после длительного беспрерывного пути всё в той же синей летней рубашке с коротким рукавом, и держать венок с надписью «Светлая память от братского сербского народа». Какой-то журналист сунет ему под нос микрофон, с просьбой прокомментировать свои чувства, и после нескольких теплых слов Деки замолкнет, стараясь перебороть подступивший к горлу комок, а потом и вовсе отодвинет от себя микрофон.

А еще я увижу новость, в которой внучка Иосифа Кобзона — Мишель Раппопорт — оплакивает своего деда. Из любопытства я зайду к ней в инстаграм и увижу типичную «состоявшуюся» молодую леди — дорогие купальники и брендовые шмотки, яхты и рестораны и соответствующие локации — Лондон, Дубай, Марбелья, Осака. И все комментарии, которая оставляет Мишель к своим фото, написаны на английском языке. Даже свой «грустнопост» она напечатала на языке Шекспира. А под ним, в отличие от других, где молодые и успешные ребята оставляют ей комплименты, будет внезапная русская речь от сердобольных тетенек, посылающих юной Мишель слова поддержки от имени целой страны России.

Но как бы мне ни было жалко бедняжку Мишель, всё же надо отправляться на митинг. Площадь Ленина на Финляндском вокзале ждет, и ровно в 13:00 я вместе с товарищем прохожу мимо по-питерски тактичного ОМОНА и встаю на ней рядом с несколькими тысячами горожан, нашедшими время между сбором грибов и окончанием дачного сезона «постоять за наши и ваши права».

Пока одни ораторы сменяют других — хожу, смотрю на собравшихся; люди разные и такие обычные: студенты, рабочие, интеллигенция. С краешка стоит одинокий наци в футболке «misanthropic division». Еще некоторые ребята в повседневной одежде, но с предусмотрительно надетыми кроссовками на ногах, и с едва заметными чертами, выдающими в них наци, лениво шляются в толпе. Однако речи ораторов пока настолько пресны, а количество народа так умеренно, что провокация, ради которой их могли сюда подослать кураторы, явно не пригодится.

Но тут на сцене оказывается один из руководителей конфедерации профсоюзов России. Он с ходу объявляет шмаковцев предателями, и обвиняет толпу в том, что это она своим бездействием привела к власти «Единую Россию». И толпа, поначалу замолкнувшая от неожиданности, начинает одобрительно гудеть. А оратор не останавливается. Он четко и однозначно проговаривает, что митинг сегодня ничего не решит, и что никакой победы в пенсионном противостоянии не будет, потому что сегодня на этой площади стоит три, а не триста тысяч человек, а затем, требуя от каждого присутствующего привести своих друзей, коллег и родственников на площадь в следующий раз, громко произносит страшное слово «забастовка». Вышедший ему на смену представитель «Другой России» вторит предшественнику. Он предлагает посмотреть на набережную Обводного канала, некогда забитую заводами, от которых нынче остались развалины, а затем снова призывает людей к стачке.

«Вот это правильный ход мыслей» — переглянувшись с товарищем, подумаем мы.

Однако завершать митинг выйдет представитель КПРФ, который скажет много правильных и дерзких слов, но закончит выступление передачей слова своему товарищу, зачитавшему пафосную и пустую резолюцию митинга.

Наконец люди начнут расходиться. Молодые левые активисты с флагами и улыбками на лицах станут позировать перед фотографом, а я с товарищем, минуя Артиллерийское училище, выйду на Литейный мост.

Вокруг будет приятный, по-летнему теплый день, и такой же прекрасный, блестящий свежими крышами город. «Как будто и нет никаких развалин на Обводном канале» — и вальяжно идущая навстречу молодежь в брендовом шмотье от Гуччи будет убеждать меня в правильности этой мысли, а также в том, что им и так всё «по кайфу».

Желая и самим раствориться в этом довольном всем филистерском потоке, мы с товарищем пройдем мимо знаменитого «Большого дома», и, забежав в одну из многочисленных городских крафтовых булочных, выйдем оттуда с кофе и песочными кольцами. Завернув на Фурштатскую, мы дадим отдохнуть уставшим ногам, присев на скамейки в виде полумесяца.

Мимо нас пройдет группа молодых узбеков в чистой модной молодежной одежде, ничуть не похожих на людей, трудящихся на стройке. А уже несколько мгновений спустя они схлестнутся буквально в паре десятков метров от нас с другой группой гостей из ближнего зарубежья. Повалив на землю кого-то из встреченной группы, они по очереди будут налетать на него и со всего маху лупить ногами по его голове, словно по футбольному мячу. «Наказав» своего земляка непонятно за что, они спокойным и уверенным шагом отправятся дальше бороздить улицу, а пострадавший и его товарищи, отчего-то испугавшиеся вписаться в драку, пройдут мимо нас.

— А вот и те самые узбекские работяги, — скажу я товарищу, глядя на убогую рыночную одежду, в которую были одеты мужчины из компании.

— У них давным-давно всё как у нас, — ответит он. — Те же трудяги, те же барыги и та же бычья дружина, обирающая первых ради вторых.

Вдруг два насыщенных дня сожмутся в моей голове в единый комок. Добровольцы с обветренными лицами и красотка Мишель Раппопорт на яхте, скорбящие жители обнищавшего Донбасса и праздношатающиеся мещане Петербурга, митинг и ОМОН, узбекские быки и русские наци, руины Обводного, красавица Нева в ожерелье дворцов и «Большой дом».

У всех этих контрастов есть единый творец. Творец кричащей роскоши немногих, лишений и нищеты остальных, столь разных по внешности, языку, религиозному исповеданию, но объединенных общим горем — все они лишь ломовые лошади капитала. Однако в отличие от настоящих лошадей, люди обладают рассудком, способным сказать, что «заборы загона», охраняющие порядок вещей, легко перешагнуть, что сами эти «заборы» не являются каким-либо благом, раз позволяют неограниченно благоденствовать одним за счет других, и не стоят того материала, из которого они сделаны. А значит наша задача сломать эти заборы у себя в головах, и помочь сломать их у остальных наших товарищей по классу — не важно будет это русский, узбекский, сербский или какой угодно иной пролетарий. В конце концов «Мы» и «Они» — это совсем не про цвет кожи или разрез глаз. «Мы» и «Они» — это про наше отношение к заборам.