Исаакиевский синдром
13 января в меланхоличном северном мегаполисе Санкт-Петербурге, пожалуй, самом скандинавским по характеру из всех русских городов, произошло событие, напомнившее всем, что этот ныне переименованный на иностранный манер город носил раньше грозное и прогремевшее на весь мир имя — Петроград! Что же заставило в этот день вежливых, но несколько снобистски настроенных петербуржцев срулить после работы не в кафе или ресторан, чтобы отметить Старый Новый год, но выйти на улицу, страшно представить, на незапланированный митинг?! «Победитель» не мог пропустить подобного события, и решил разобраться на месте.
Так что же произошло вечером пятницы на площади у Исаакиевской площади? А вот что — около тысячи человек собрались на несанкционированный митинг, против передачи Исаакиевского собора в ведение РПЦ. Впрочем, организаторы митинга — депутаты Законодательного Собрания Санкт-Петербурга — побеспокоились о том, чтобы людей не упаковали в припаркованные между площадью и собором автобусы ОМОНа. Официально митинг был обставлен как встреча депутатов с избирателями, для чего не требуется никаких разрешений. А то, что часть людей стояла с флагами и плакатами — так никто не запрещает стоять людям в одиночных пикетах, если они не нарушают минимально возможное расстояние между собой. Депутаты свои пять минут славы безусловно получили — встав то ли на пригорок, то ли на сидушки знаменитых «ленинградских диванов» (скамеек особой формы), они раз за разом разъясняли свою позицию огромной толпе митингующих и журналистов, обступивших их, словно ученики — Христа. Пробиться сквозь эту толпу было совершенно невозможно, да нас и не настолько сильно волновало их мнение (к тому же в ближайшем кафе уже ждали интервьюируемые), а потому мы без сожаления вылезли из этой своеобразной человеческой воронки, и стали изучать собравшуюся толпу.
Приятным наблюдением стало то, что никакой «толпы», в качественном смысле этого слова, по факту не было. Людей было много, однако на лице каждого человека было написано понимание того, зачем он здесь, да и настроение было у всех вполне праздничное, что совершенно не располагало к какому-то напряжению, ожиданию каких-либо потасовок. Петербуржцы действительно вышли протестовать в дозволенных рамках, а не драться. Впрочем, встречались и сторонники передачи собора в ведение РПЦ.
Кто-то просто крестил людей, другие молча держали зажженные свечи, а несколько человек, разделившись и встав поодаль, гордо держали флаги георгиевских цветов с надписью «Национально-освободительное движение» и плакаты, призывающие не дать демонам чего-то там сделать. С одним из таких активистов мы даже пообщались, и вот каков его подход к этому делу:
Победитель: Расскажите вкратце, почему такова ваша позиция?
Активист НОД: Почему я так делаю? Дело в том, что у меня есть какое-то количество друзей, и часть из них является… ну мы все называемся как бы… условно православные, которые недостаточно часто ходят в церковь, так сказать. В целом мы да, как бы поддерживаем (должно быть, религию — прим. ред.). Но есть люди, которые стали больше посещать церковь, и я удивляюсь, смотря на них — они более совестливые. Это (я сужу — прим.ред.) по критерию ближнего круга. Вы знаете, когда наверху звезды, мне сложно считать, начинаются там те соображения, какие-то политические интриги. Они, наверное, присутствуют. Я не могу выносить решение. Я выношу решение по своему ближнему кругу, по друзьям. И когда надо, они воодушевились, и я считаю, что их нужно поддержать.
Победитель: То есть вы считаете, что передача этого музея церкви увеличит нравственность в обществе?
Активист НОД: Да, я по крайней мере питаю иллюзии (улыбается). Другое дело — оппоненты точно так же питают иллюзии (в противоположном — прим. ред.). Потому что на уровне такой толпы выносить решение — это крайне некомпетентно.
Победитель: Нас интересует лично ваше мнение. Вы же вышли, вы же не остались дома.
Активист НОД: Потому что я понял, что возникает напряжение, надо поддержать своих друзей.
Победитель: Вам не кажется, что даже на данный момент люди уже разделились на два лагеря, и это только вызвало напряжение?
Активист НОД: Дело в том, что… я согласен, но в принципе говоря поскольку люди разделились и занимать какую-то сторону приходится, то я занял эту сторону (за передачу собора РПЦ — прим. ред.).
Победитель: Вы не считаете, что мы все на одной стороне?
Активист НОД: Я считаю, что так нужно, надо быть более взвешенным, но вообще-то это учреждение культа скажем так православного, оно должно вернуться, оно…
Активистка НОД (влезает в диалог): …оно на наши деньги построено!
Победитель: На чьи деньги?
Активистка НОД: На деньги верующих!
Противник передачи храма (так же влезает в разговор): Собор на деньги государства был построен!
Победитель: Касательно вопросов финансовых, а именно содержание храма…
Активист НОД: Я хочу сказать, что не компетентен (в этих вопросах — прим. ред.), детали я не знаю.
Победитель: На данный момент известно, что храм остается в собственности города, но безвозмездно передается в пользование церкви…
Активист НОД: Когда происходят такие крупные дела, как управление каким-то имуществом, там возникает множество нюансов, которых я просто не знаю. Мой жизненный опыт говорит, что часто подобные сомнительные вещи просто перевираются, и людей просто начинают мутить. Поэтому я не берусь судить какие там имущественные отношения, и как они будут решаться — мне сложно. Можно обвинять в чем угодно. Вы знаете, это любимое дело — обвинить, доказать невозможно, и начинается…
Победитель: Вы не боитесь, что частые службы в храме (воздействие огня свечей и так далее), могут содействовать разрушению росписи в храме?
Активист НОД: Я не думаю, что это будет разрушать, потому что, когда люди там будут, они будут поддерживать. Потому что, когда люди уделяют время, чтобы прийти в храм на молитву, я их уважаю. Короче, я не настолько терпелив, чтобы так долго стоять, но я думаю, что это будет полезно для людей, что люди будут более умиротворенными. А насчет того, что некоторые сатанеют в некоторых вещах, это я хочу сказать, что у нас демократы так сатанеют… (далее следует тирада про сожженных в Одессе, торговлю детьми и ненависть либералов к СССР и Путину).
***
Надо сказать, что наш собеседник (взрослый мужчина худощавого телосложения, с заостренными чертами лица и довольно спокойным и даже отстраненным голосом) был откровенно симпатичен своим подчеркнуто мирным, но все же решительным протестом против протеста. Однако его позиция, целиком состоящая из взаимоисключающих соображений, откровенно ошарашивала.
Впрочем, митинг уже явно заканчивался, а потому мы поспешили на встречу с группой активистов, принимавших участие в митинге, большинство которых являлись сторонниками коммунистических взглядов. Надо сказать, что встреча в красивом кафе с группой молодых, элегантно одетых людей, являющихся убежденными сторонниками коммунизма, прекрасным зимним вечером семнадцатого года не может не волновать сама по себе. Когда же в результате разговора находишь в них интеллектуально развитых, эрудированных собеседников — встреча с подобными людьми в подобном месте и в такое время дополнительно радует и вселяет надежду на будущее России.
С нами предстояло общаться Ирине Комоловой (бывший Депутат Законодательного Собрания СПб), Кириллу Васильеву (член президиума Объединенной Коммунистической Партии), а также Дмитрию (внепартийному активисту) и Дине (члену Российского комсомола РКСМ). Перед началом интервью мы спросили наших собеседников, являются ли они верующими людьми. Все, кроме Дмитрия, оказались атеистами. Дмитрий подтвердил, что он верующий.
Победитель: Для начала хотелось бы понять, что произошло с Исаакиевским собором и по какой причине народ так взбаламутился? Будет ли передача, и какие могут быть опасности такой передачи?
Кирилл Васильев: Вообще-то говоря, история с Исаакием — это эпизод. Эпизод того, что может быть не совсем юридически корректно, но по сути верно, давно называют реституцией, то есть пересмотром итогов политики отделения церкви от государства, которая проводилась в советское время. Суть этой так называемой реституции заключается в том, что церкви в той или иной форме, в форме передачи ли в ведение, в оперативное управление или через иные формы передают те объекты, которые в советское время были музеями, и к которым люди привыкли как к музеям, как всемирным историческим ценностям. Речь идет о таких ценных объектах как Исаакиевский собор, храм Спаса на Крови или иных элементах этого огромного храмового комплекса Санкт-Петербурга. Тонкость ситуации заключается еще и в том, что город, формально продолжая оставаться собственником, ведет дело к тому, что основным получателем доходов при передаче (собора — прим ред.) будет Русская православная церковь, а бремя расходов будут нести горожане. То есть, оставаясь в собственности (города — прим. ред.) Исаакиевский собор продолжает обслуживаться за счет тех средств, которые аккумулируются в городском бюджете. Но его пользователем и фактическим распорядителем, а также получателем доходов от его использования становится Русская православная церковь.
Победитель: О какого рода доходах идет речь?
Кирилл Васильев: Доходы, которые церковь будет получать, отправляя религиозные обряды. Я думаю, что нетрудно понять, что, например, стоимость обряда венчания, крещения или причастия в Исаакиевском соборе будет «немножко» отличаться от аналогичных процедур где-нибудь в сельском храме в Псковской области. Так же церковь становится получателем тех доходов, которые до этого получал город при использовании собора в качестве музея. Ведь церковь же не планирует отказываться от использования собора не только как храма, но и как музея. Просто получателем доходов от выполнения им музейной функции будет уже РПЦ, а не городская казна.
Победитель: То есть город будет нести лишь расходы, а РПЦ будет получать только прибыль?
Кирилл Васильев: Можно резюмировать это так.
Победитель: Существуют какие-то опасности, связанные с ограничением посещения музея? Так, если люди будут там креститься или венчаться, то простой человек в этот момент туда уже не зайдет.
Кирилл Васильев: Я могу это проиллюстрировать только на примере Казанского собора. Там РПЦ, получив его в пользование, не отказалась от экспозиций, от использования его в качестве музея. Но, наверное, по времени гражданам будет отводиться меньше времени для посещения (собора — прим. ред.) в качестве музея. Больше будет каких-то богослужебных мероприятий.
Победитель: С точки зрения сохранности музейных фресок, краски на стенах, церковные службы могут быть угрозой в плане чисто физического разрушения — ладан, свечи, влажный воздух от дыхания?
Кирилл Васильев: Я не специалист в этом вопросе…
Ирина Комолова: Я могу ответить на этот вопрос следующим образом: в последние годы в храме и так шли богослужения, и я не думаю, что их количества будут сильно увеличено, потому что никто сегодня не мешал проводить те богослужения, на которые приходит народ. При этом все удивлены, что на службу в Исаакий, как, впрочем, и Казанский собор, народ не очень-то ходит. Очень характерная тема для Петербурга. Здесь много храмов и настоящие верующие (я часто общаюсь с такими людьми) ходят либо в семейные храмы, куда ходили их родственники и предки за много поколений, либо в храмы поближе к дому, если это, скажем, пожилые люди, либо в храмы где служит батюшка, с которым у них хорошие отношения. А центральные пафосные храмы типа Казанского и Исаакиевского соборов настоящими верующими в принципе не особо используются. Они используются для мероприятий государственного уровня, типа (проведения — прим. ред.) рождества, на которое приедет Полтавченко или Путин. Поэтому я не думаю, что увеличится количество желающих и соответственно количество богослужений. Ничего не изменится.
Победитель: У вас нет ощущения, что это некая умышленная эскалация напряженности в обществе?
Ирина Комолова: Конечно. Я считаю, что это продолжение тех же плевков в лицо населению Петербурга-Ленинграда как доски Маннергейму, Колчаку, переименование моста в Кадыровский. Наш народ бьют по морде довольно часто, и он уже привык к этому. Есть места, по которым получать обидно, но не очень больно, и человек к этому привыкает. А есть места, за которые можно ущипнуть вроде бы не сильно, но это такое больное место, что человек будет вопить очень долго. И когда отвечает на вопросы: «Что такого страшного произойдет с Исаакием после передачи?» то говоришь, что ничего такого страшного с ним в общем-то не произойдет. И люди будут в него ходить, как ходили. И мы утыкаемся в одно единственное объяснение того, почему люди так возмутились — это одна из очень больных духовных точек населения, до которой даже дотрагиваться нельзя. Как доска Маннергейма. Так если бы ее повесили в Выборге — это может даже проглотило бы (население — прим. ред.), но не в Ленинграде! А вот кому это надо, это вопрос уже другой. У меня складывается впечатление, что кто-то постоянно проверяет, проверяет публично всё думающее население, всю оппозицию «на что вы способны?», «как вы готовы ответить?». И каждая эта проверка приводит к тому, что следующий шаг власти может быть еще более серьезный, еще более болезненный, потому что этот шаг мы в какой-то степени проглотили. И власти думают: «И тут их можно придавить, и там их можно придушить. Да с ними вообще можно сделать всё что угодно!»
Победитель: Вопрос в продолжение вашей мысли. Как вы считаете, если сейчас не дать отпор передаче Исаакиевского собора, какой объект может быть следующим и к чему это вообще в конце концов может привести?
Ирина Комолова: Это может привести к чему угодно и совершенно не обязательно должно быть связано с какой-то культурной составляющей. То есть это может совершенно не касаться передачи каких-то соборов, появления каких-то памятников, а касаться каких-то экономических вещей. Мы же проглотили увеличение стоимости проезда (в Петербурге с 1 января 2017 года стоимость проезда на городском транспорте была поднята сразу на 25% при декларируемом общероссийском уровне повышения цены на проезд в 7% — прим. ред.). Это была проба экономического укола. Ничего, проглотили. Поэтому я допускаю, что следующим шагом может быть отмена пенсий, или еще что-то, если окажется, что народ в массе своей не готов не просто в интернете поставить галочку, что «я против передачи собора» и дальше сидеть на диване, а физически выйти и улицы перекрыть, то есть показать свою силу.
Победитель: Вам не кажется, что действующей власти просто выгодно поддерживать некую перманентную борьбу?
Кирилл Васильев: Я как раз хотел бы на эту тему сказать, что я не согласен с тем, что создается некая искусственная эскалация, что власти выгодно поддерживать некую перманентную борьбу и вообще со всеми этими теориями заговора я не согласен. Мне кажется, объяснение на самом деле лежит на поверхности. Если мы будем с пониманием относиться к РПЦ, к тому, что это крупнейшая коммерческая организация на территории России, то мы поймем, что ничего, кроме банальных соображений увеличения доходности своих мероприятий и своих предприятий, ничего кроме банального желания увеличения прибыли, за этим не стоит. Да, конечно, здесь есть политический момент: церковь считает, что она была незаслуженно обделена, отстранена в 17-м году и ей должны возместить 70 лет, как она полагает, страданий. Возместить в том числе понятным для собственника языком. Но и эта политическая, и эта культурная составляющая прямо вытекают из желания зарабатывать.
Победитель: То есть первичный мотив — это экономика?
Кирилл Васильев: Безусловно. Это колоссальные прибыли, исчисляемые миллионами долларов в год за каждый объект.
Победитель: Дина, не стесняйтесь присоединяться к беседе! Расскажите нам, как молодежная среда отреагировала на эту новость? Насколько в студенческой среде велики протестные настроения? Насколько последние события (доска Маннергейма, Колчака, Исаакий) возбуждают протест у студенчества?
Дина: Молодежь сейчас по-разному реагирует на политику. Кто-то пытается абстрагироваться, считая, что его это не коснётся, но через новостные ленты в социальных сетях информация все равно доходит. Другой вопрос, что без полноты информации и представления различных точек зрений бывает сложно разобраться. Так и с Исаакием. К примеру, моя однокурсница, человек верующий, что важно отметить, чётко заявила при дискуссии на эту тему: должен быть или храм, или музей. Однако даже среди верующих доверия к официальной церкви нет, поэтому после моего изложения видения ситуации с экономической точки зрения она согласилась, что и город неплохо справлялся с управлением Исаакиевским собором, давно превратившимся скорее в памятник архитектуры, так что он сейчас не воспринимается как место для религиозных обрядов.
Что касается студенчества в целом, то надо признать, что оно по большей части всё же аполитично. Однако молодёжь практически всегда открыта к спорам на различные громкие события, чем, я считаю, мы, левые, и должны пользоваться, чтобы доносить свою позицию.
Победитель: Побывав на митинге, мы обнаружили, что против передачи храма выступают различные политические силы. Как вы считаете, насколько оправдан некий общегражданский альянс в деле отстаивания прежнего статуса Исаакиевского Собора?
Кирилл Васильев: А почему, собственно говоря, нет? Я считаю, что доступ человека труда к культурному достоянию так же важен, как и право получать достойную зарплату и есть хлеб с маслом. Причем не только самому получать доступ, но и приобщать своих детей к этому культурному достоянию. Хочу заметить, что церковь в нашей стране — это крупнейший капиталист. Причем капиталист наиболее лицемерный. Если обычный банкир или владелец заводов, газет, пароходов честно говорит о том, что он зарабатывает деньги, то церковь, зарабатывая эти деньги, еще одновременно прикрывает эту деятельность некими отсылками к духовной составляющей. Поэтому церковь в этом смысле более лицемерная, более циничная организация, чем любой другой капиталист, хотя по сути является таким же. Поэтому — да, для нас, коммунистов я считаю это оправданно. Если находятся люди из другого политического спектра, которые тоже выступают против передачи, мы будем вместе с ними сотрудничать в данном конкретном вопросе.
Победитель: Вы, наверное, видели, что на митинге присутствовали сторонники передачи собора? Один из таких сторонников сказал нам о том, что передача Исаакиевского собора приведет к тому, что это, на примере его друзей, повысит нравственность в обществе, что люди станут дословно «более совестливыми». Как вы считаете, станут ли люди более совестливыми, и насколько оправданна передача собора для такой цели?
Ирина Комолова: Мой муж — верующий, но оппозиционно верующий. Он очень уважает Антония Сурожского. Я как атеист считаю его просто хорошим психологом, но у него есть очень хорошая, абсолютно верная мысль: «Нельзя прийти к богу, переступив через человека». Поэтому, когда силой навязывается вера, когда силой и унижением других людей, вопреки желанию очень большого количества народа, делается что-то, лишь бы только нагнуть, публично заставить принять действие, через это веру не проводят. Вера должна приходить другим путем.
Дмитрий: Я как раз как человек верующий, причем искренне верующий, здесь хотел бы обозначить такой момент, который с одной стороны упускается, а с другой принципиально искажается. А именно говорят: церковь забирают, здание забирается. Нужно принципиально различать людей, которые искренне верят и на основе свободы воли приходят к диалогу с всевышним, нужно разделять тот или иной религиозный культ и разные конфессии, которые отправляют этот религиозный культ, и нужно разделять здания и сооружения, храмовые комплексы, которым по сути является Исаакиевский собор.
И здесь, на мой взгляд, важным становится то, что помимо того, что есть социальная линейка — доска Маннергейма и подобные действия — есть линейка, которая четко уходит в зону вопросов свободы воли и напрямую адресует к произведениям тех наших классиков, отказ от которых стирает существенные массивы русской культуры как таковой. В данном случае я говорю о Льве Николаевиче Толстом. Если брать его произведение конца девятнадцатого века «Воскресенье», то там напрямую описано, к чему приводит ситуация, когда по факту министерство, ведающее отправлением культа, является инструментом по пресечению инакомыслия, свободы воли. Не тем, что сегодня маркируют либерализмом в худшем понимании слова, а именно человеческой свободой воли, свободой отправления собственного понимания диалога с всевышним, собственного мироощущения единения с творцом и соответственно действия по совести в каждодневной своей практике.
Если же мы говорим о том, что сегодня структура РПЦ по факту через свои действия начинает копировать действия РПЦ до 1917 года, а именно состояние министерства при правительстве, то это на мой взгляд становится главной угрозой с точки зрения того, какое общество мы дальше будем строить, чему мы будем учить наших детей, и какое будущее сами себе будем программировать. Я говорю об этом не голословно, ибо был свидетелем мероприятия, организованной встречи РПЦ с руководством школ, где черным по белому декларировалось отрицание, прежде всего Толстого, со всеми теми обвинениями, которые присутствовали на рубеже 19-го и 20-го веков. А как следствие — навязывание догмата, именно догмата, в плане политического поведения общества.
Вопрос данного конкретного храмового сооружения затрагивает вопросы не просто взаимоотношения граждан одного города, более того: скорее всего это спекуляция, что он затрагивает вопросы взаимоотношения верующих и неверующих, это уводит в сторону. Мне кажется, главный вопрос в том, рассматриваем ли мы РПЦ все-таки как институт, где отправляются министерские дела по борьбе с инакомыслием или же мы говорим о том, что есть вера, есть определенные религиозные отправления, и есть свобода воли людей, приходящих к определенным отправлениям культа. Тогда они могут оправлять этот культ в данном случае в этом соборе, а у других людей должна быть возможность прийти в храм, не подпадая под требования культа, и не подвергаясь навязыванию этого культа в своей повседневной жизни. Вопрос в том, сохраняется или нет свобода людей в их внутреннем диалоге с творцом.
Победитель: Другими словами, по-вашему, ни церковь не должна интегрироваться в государство, ни государство в церковь?
Дмитрий: Да. И сейчас и идет, по сути, речь о том, что из одного министерства, министерства культуры, идет передача в министерство культа. И по факту мы говорим о копировании Синода. И это то, к чему не хотелось бы прийти.
Победитель: Как вы считаете, компромисс между сторонниками и противниками передачи Исаакиевского собора возможен? И как он должен тогда выглядеть?
Дмитрий: Компромисс мог бы быть в другом формате принятия решений. То есть если бы по мнению руководства города по тем или иным причинам целесообразна передача здания собора в ведение РПЦ, то ответ на вопрос о том, принимать это решение или нет, нужно спрашивать у горожан. Потому что формат министерства культа был создан в определенный исторический период, со времени которого страна прошла очень многогранный путь.
Ирина Комолова: Во-первых, с правовой точки зрения у нас есть закон, образно говоря, о реституции. По этому закону, к сожалению, любая просьба церкви на возвращение того или иного здания или сооружения должна безусловно выполняться. Сегодня вышло заявление Союза музейных работников, где они об этом и говорили, мол да, закон такой существует, но уже много лет существовала некая договоренность не трогать музеи, особенно такие как Исаакий. И в принципе всё было более или менее нормально, и на примере того же Исаакия это видно очень хорошо. Существовал свободный вход на службы, которые там идут. Любой человек может их посетить, и любой человек может прийти в музей. Музей отвечает за содержание всего собора, а церковь выполняет свои функции. И ей никто не мешает. На мой взгляд, были совершенно нормальные взаимоотношения.
Победитель: Общаясь со сторонниками передачи собора РПЦ мы услышали тезис, что собор следует передать, так как он был возведен на деньги верующих и по этой причине он должен принадлежать церкви.
Ирина Комолова: Исаакиевский собор был построен на бюджетные деньги, а не на деньги верующих. Если же рассматривать бюджетные деньги Российской империи как деньги, собранные с верующих, то априори всё, что построено тогда можно смело отдать в РПЦ. По-моему, этот тезис уже из серии, которую не очень хочется называть (своим именем — прим.ред.).
Дмитрий: Главная катастрофа РПЦ в том, что после 17 года народ сражался не с верой и попами, а с тем институтом власти, который уничтожал в людях человечное. И, к сожалению, оказалось, что люди культа оказались носителями идеи этого государственного института уничтожения. В этом проблема. Если сегодня окажется так, что воссоздается именно этот институт, то мы можем прийти к очень жестким и неприятным последствиям для нас как для общества, как для народа, как для цивилизации.
***
Наша беседа подошла к концу. В результате выяснилось, что передача собора РПЦ несет не только чисто финансовые угрозы горожанам, не только может ограничить возможность физической доступности храмового комплекса, но приведет к гораздо менее осязаемым и гораздо более тяжелым последствиям — к приучению горожан к покорности, к смирению в ответ на навязывание всё более противоречивых, а зачастую и болезненных, преступных инициатив сверху. Однако это понимание возникло не только у нас. А потому борьба за статус собора будет продолжена. Станет ли она символом стойкости горожан, как вынужденный демонтаж доски Маннергейма скрипящими от злобы зубами городскими властями, или будет проглочено петербуржцами как повышение тарифов на транспорт — покажет время. Но в любом случае это событие, каков ни был бы его итог, уже сейчас имеет право получить говорящее название — Исаакиевский синдром.